Дорогие ребята! Я – Яцкевич Олег Станиславович и моя супруга – Инга Константиновна получили поздравительные письма, в связи с 70-летием снятия Блокады Ленинграда, от гимназистов Дениса Литвиненко и Ивана Бочаринова. Мы весьма благодарны за эти знаки внимания мальчикам и их учителям.
Я хорошо помню тот вечер, когда гремел салют в январе 1944 года (Он был заметно скромнее нынешних.) и я со своим приятелем плясали и восторженно орали при каждом залпе. Наш восторг исходил из уверенности, что теперь мы покушаем, а может в доме будет чуть-чуть теплее. То, что мы выжили в этой ужасной осаде и есть подвиг наших родителей и близких.
Родители давно ушли от нас, но их любовь всегда в памяти. Пожалуйста вспоминайте о нас хотя бы в каждом январе и помните, что за ваше нынешнее существование ушли из жизни миллионы.
Моя нынешняя специальность – журналист и писатель. Я часто пишу и рассказываю о Блокаде Ленинграда. Вот и в эти дни в газете “Виктория” (Муниципалитет Московского р-на.) напечатан очерк: “Воспоминания блокадного мальчишки”. Конечно, в подобном опусе не передать кошмара тех 900 дней, но я к данному письму приложу “Короткое путешествие в длинное детство”.
И совсем я не хочу напугать ужасами войны, но знать о подвиге земляков вы все обязаны. Будьте счастливы! О.С. и И.К.
КОРОТКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ДЛИННОЕ ДЕТСТВО.
Начиная это письмо, невольно задаешься вопросом: нужны ли эти воспоминания?. И как, не впадая в пафос, передать мироощущение мальчика, оказавшегося волею Судьбы в блокадном Ленинграде.
Вспоминая школьные годы, я не перестаю удивляться тому, что за 10 школьных лет я не встретил ни одного ограниченного или равнодушного преподавателя. И это при том, что мы “полировали нервы” у своих учителей. Спасибо вам педагоги и мир праху большинства из Вас.
60 лет назад началась Великая Отечественна Война. Я 6-летний мальчик. В то жаркое воскресенье 22 июня 1941 года папа повел меня и старшего брата в парикмахерскую. Дело было на даче в Терриоках (Зеленогорск). И единственный (!) радиорепродуктор передавал речь В.М.Молотова.
Война началась, и мы сразу вернулись в Ленинград, где я с величайшим удовольствием приступил к своей любимой игре: “Паровоз-машинист”. Реквизитами игры служили латунные шпингалеты и ручки на окне, выходящем на балкон (спокойствие родителей). А уже вечером 8 сентября мама подвела меня к окну: — “Посмотри, горят Бадаевские склады!”. Мрачная, надо сказать, было зрелище: на фоне…., нет, скорее из-за стены домов поднималось яркое зарево.
В те же дни мама, придя домой с рынка — “магазина”, сказала: “Ничего нет, купила только ванильный концентрат”. Я не знал, что это такое и, вообще, вопросы питания меня не занимали, хотя я замечал отсутствие “вкусностей”.
Но наступила зима и исчезло все! Первыми исчезли собаки и кошки. Кто-то съел и нашу лайку. Изредка мама меняла что-то из вещей и в доме появлялись “дуранда” и “хряпа”. Пайковый хлеб – 375 гр. в день на 3-х человек делился на малюсенькие кубики и мама давала их мне и брату через час. Когда мама и брат уходили на кухню. Чтобы распилить и расколоть мебель на дрова для буржуйки, я вылезал из под 3-х одеял и, залезая на пианино, переводил время вперед. Возвращалась с кухни мама и, всхлипывая и улыбаясь, давала мне очередной кубик хлеба. (А в эту секунду я задумался о том, какое счастье, если можно подойти к холодильнику и сделать себе бутерброд!).
Драматизм голода описал Д.Лондон в рассказе “Любовь к жизни”, но я, впоследствии, думал, что словами повседневность этого ужаса не передать.
Всю войну мы жили в громадной коммунальной квартире, в доме №58 по ул. Некрасова, а окна нашей комнаты выходили на Мальцевский (Некрасовский) рынок. К февралю 1942 года в квартире из 11 комнат жила только наша семья, которая тоже была обречена на голодную смерть. Умерли на наших глазах все соседи, кроме, естественно, ушедших на фронт и эвакуированных. Трагизм голода усугублялся постоянным холодом. И, хотя мы истопили в “буржуйке» массу прекрасной мебели (ее бы сейчас хватило на элитный мебельный магазин), и окно комнаты было забито фанерой и одеялом, я сутками лежал в пальто и ушанке под одеялами (приказ мамы) и мечтал (вспоминал) о лете и о еде. Читать я уже умел, но это было невозможно из-за царившей в комнате темноты. Изредка зажигали “коптилку” — это фитиль, лежащий в блюдце с машинным маслом. Тогда по стенам комнаты двигались громадные тени и, можно было, высунув из под одеяла руки создать “свою собачку”.
И тишина! Правда утром “просыпался” радиорепродуктор: “От Советского Информбюро!!! Вчера наши войска с ожесточенными боями оставили город Н. и отошли на заранее подготовленные позиции (!?). Немецкие оккупанты понесли тяжелые потери…”.
Конечно нужно было поддерживать боевой дух у населения. Затем Леонид Утесов пел песню: “…ведь ты моряк, Мишка, а это значит, что не страшны тебе…”. Потом была короткая заметка о подвиге рядового, подбившего немецкий танк, и включался метроном. Поверьте, это ужасно, когда лежишь в темноте голодный, замерзающий, а метроном беспощадно отстукивает секунды твоей жизни. К нам с Петроградской стороны пешком пришла бабушка, и мы стали голодать вчетвером.
Но произошло Чудо! Собственно говоря, 600000 ленинградцев, с которыми не произошло чуда, лежат на Пискаревском кладбище.
Маленькое отступление: Моего отца, как специалиста, не отправили на фронт а мобилизовали на военное предприятие, на казарменное положение. Он, как только мог, помогал нам, но… Много лет у нас в доме хранилась записка, присланная им вместе с бутылкой: “Дорогие! В бутылке, по моему, техническое масло, если к вечеру не помру, его можно есть…”
И вот в феврале 1942 года руководство предприятия посылает папу на грузовой машине через Ладожское озеро в воинскую часть отвезти продукцию завода. А директор (я даже помню фамилию – Федотов) умоляет отца, чтобы он любыми способами достал и привез каких-нибудь продуктов для сотрудников. И папа поехал по льду, по тому пути, который справедливо назвали “Дорогой жизни”.
На “Большой земле” он выполнил задание, но после этого бросился в “коммерцию”: кого-то уговаривал, с кем-то менялся, торговался и даже за два больших сухаря охранял сон начальника эвакопункта. Немцы обстреливали и бомбили дорогу жизни круглосуточно, и движение машин по льду в темноте (фары зажигать запрещалось), в сорокаградусный мороз, объезжая свежие и старые воронки во льду, напоминало игру в смертельную рулетку. До сих пор казню себя, что не расспросил отца обо все, связанным с историей войны.
А в Ленинграде на улиц Некрасова наша семья угасала от голода. Взрослые уже настолько обессилили, что не могли заготовить дрова и сходить к Неве за водой. И вот в конце февраля, в безмолвии нашего жилья, раздался стук в дверь. Брат добрел до входной двери, открыл ее и увидел папу! Папа привез несколько килограммов мороженой картошки, целый “диск” замороженного молока и крошечный кусочек сала. И вдохнул в нас надежду на жизнь! Потом происходили другие чудеса: наступила весна и стало тепло и светло. Мама обменяла 150 грамм спирта на кило серых макарон!
До сих пор я помню в деталях, как ел макароны. Через 55 лет, сидя в парижском ресторане я уплетал роскошный стейк и не получил и десятой доли того удовольствия, как весной 42 года.
Летом я все также гнал свой “оконный паровоз” на фронт и уничтожал фашистов целыми дивизиями, но реальные бомбежки и артобстрелы продолжались, и много времени наша семья провела в бомбоубежищах. Старший брат – 14-летний подросток уже сбрасывал с крыши дома “зажигалки” (зажигательные бомбы.). Мама работала в каком-то военном учреждении. По городу были расклеены патриотические плакаты, с которых Александр Невский, Суворов и другие русские полководцы звали отдать все силы для Победы.
Я тщательно обдумывал план, как в случае, если фашисты прорвутся в Ленинград, я буду из окна сбрасывать на их головы тяжелую кухонную утварь. По моим расчетам я должен был уничтожить взвод, а если бы ко мне примкнули все ребята из дома № 58, то фашисты были бы вынуждены отступить.
Но враг продолжал обстреливать город, один из снарядов попал в наш дом, и взрывной волной вынесло наше окно вместе с рамами. А громадный осколок снаряда, упавшего на рынок, залетел к нам в комнату и разнес “буржуйку”. Ужас артобстрелов заключался еще и в том, что они начинались совершенно непредсказуемо (в отличие от бомбежек, когда радио и сирена возвещали: — “Воздушная тревога!”).
В теплый сентябрьский день мы с одноклассником гуляли по городу и неожиданно услышали резкий свист с высоты. Далее, в двухстах метрах от нас раздался страшный взрыв – немецкий снаряд попал в парикмахерскую. Вспоминать последствия этого и сейчас ужасно.
Зато любые победы нашей армии на земле и в воздухе вызывали небывалый энтузиазм и радость. Я помню, как все мальчишки бегали к Таврическому саду, где в ограду “воткнулся” немецкий самолет. Совершил подвиг летчик Севастьянов – автор первого ночного тарана. Зенитные батарей располагались на крыше казармы по улице Красной связи и , когда прорвавшийся фашистский самолет дважды заходил над Мальцевским рынком и “поливал” из пулемета мирных граждан, было ужасно. Но на третьем заходе зенитный снаряд поразил самолет. Фашистский летчик парашютировал вблизи рынка, и воинский патруль еле отбил убийцу из рук разъяренной толпы.
Но вернусь назад. В октябре 1942 года я пошел в первый класс 155 школы. Почему в октябре – не помню. Наши занятия очень часто прерывались из-за объявления воздушной тревоги, и тогда все классы срочно спускались в подвал, где учителя пытались продолжить урок. Потом звучал сигнал “отбой”, и мы возвращались в классы. И так бывало 2-3 раза в день. Много лет спустя мне пришла в голову “забавная” мысль, что если бы мощная бомба упала на школу, откапывать нас было бы некому – мужчины были на фронте, а женщины на производстве. Днем улицы были пустынны – изредка автомашины и спешащие ленинградцы. Зимой очень мрачно выглядели засыпанные снегом троллейбусы, и редкие прохожие, везущие на саночках трупы, завернутые в простыни.
Но все известно по фотографиям, и вспоминаю это, когда попадаю в бесконечные автопробки или двигаюсь вместе с толпой прохожих по Невскому. В тот год я не закончил первый класс – сломал ногу, а потом началась жестокая голодная зима. Но мы все как-то “закалились”. Мой брат устроился работать поваренком в столовую при Смольном, где и ночевал, изредка появляясь дома с “маленькой едой”. И когда взрывной волной были выбиты заколоченные рамы в комнате, братишка, уговорив шеф-повара, взял меня в Смольный на неделю. Конечно, я не видел ни Жданова, ни Жукова – столовая была для младшего комсостава, но я неделю был в тепле и сытым!!!
Ныне, когда я слышу от кого-либо из знакомых, как он (она) чудесно отдохнули на Канарских островах, я снисходительно улыбаюсь. Про себя я думаю: “А я в 42-ом году неделю ел в Смольном пшенную кашу… до отвала!”.
Весной папа забрал меня к себе на завод “Красная Заря”, где выпускались гранаты и еще что-то для фронта. Там у папы была комната, рабочая продуктовая карточка и банка клюквенного варенья, почему-то малосладкого. Но чай (кипяток) в первый вечер – мы кипятили на сковороде – не было другой посуды. Там же на Выборгской стороне я снова пошел в первый класс. В нашем (заводском) доме у меня появились два закадычных друга – Дима Лесин (трагически погиб в 10 классе) и Юра Тракинер. После занятий в школе мы обсуждали положение на фронтах и обязательно придумывали, что мы сделаем с Гитлером, если после войны он попадет к нам в руки. Когда я смотрю по телевизору нынешние триллеры, то поражаюсь скудости фантазии у сценаристов. В части пыток, мы для главарей фашистского рейха придумывали такое!
И читали, читали запоем, читали все – от детской литературы до классиков. Любовь к чтению хорошей литературы сохранилась, по-моему, у всех моих сверстников. В военные годы и позднее многие были увлечены шахматами (будущий чемпион мира Борис Спасский учился в соседней школе.) А с наступлением весны Прудковский садик становился ареной футбольных баталий. Играли все: класс на класс, школа на школу с утра (многие учились во вторую смену) и до темноты. Учились хорошо – был у всех (почти) какой-то соревновательный азарт, да к тому же даже слово “телевизор” еще не было известно.
Возвращаюсь к блокаде и войне. В январе 1943 года я с друзьями забрались на крышу дома (что было строжайше запрещено) и с восторгом (визгом!) наблюдали самый первый артиллерийский салют в ознаменование прорыва блокады! Сколько было радости от того, что мы уже не отрезаны от страны, надежд, что будет легче жить, счастья, что фашисты “побежали”.
Война продолжалась, артобстрелы и бомбежки тоже, но голос диктора по радио стал каким-то звонким, когда он объявлял об освобождении очередного города. Уже был Сталинград!
По карточкам стали выдавать яичный порошок, а в школе “американские подарки” – тогда я увидел первый в жизни апельсин. Это тоже было маленькое чудо! Но я видел на улице Маяковского, как, после попадания авиабомбы, передняя стена дома рухнула на проезжую часть, обнажив все комнаты с мебель, печками, входными дверями и одеждой. Казалось, что через минуту откроются двери, в комнаты войдут люди и начнут жить. Нет, тишина!
Трагедий было много. Страшно горел громадный госпиталь на Суворовском проспекте. Взрослые рассказывали, как раненые выбрасывались из окон и стоял леденящий душу крик.
Недавно смотрел передачу о М.Жванецком. На вопрос журналиста, каким он видит нынешнее состояние России, сатирик ответил: — “Мы, старшее поколение, и не такое видели. Это молодые стонут и суетятся”. Цитирую очень приблизительно, но смысл передал.
Вот и сейчас двое соседей возмущены, что дворники плохо чистят двор, не посыпают песком и… А я сразу вспомнил, как в 1944 году толпа пассажиров толкала трамвай на Литейный мост – рельсы обледенели.
В самые тяжелые времена мы, как заклинание, повторяли сталинские слова: — “Враг будет разбит! Победа будет за нами!”. И все работали на победу. Школьники собирали теплые вещи – “подарок фронту”. Подростки работали у станков в холодных цехах по 10 часов в смену. Мой брат с товарищами восстанавливал школу, бабушка пошла на завод – красила детали военной техники. Уже появились кинофильмы: “Два бойца”, “Они сражались за Родину”, и мы с восторгом и по много раз смотрели как наши воины уничтожали захватчиков.
А летом 1944 года на улицах появились пленные немцы, они восстанавливали город. Эти молодые люди, с печалью в глазах, совсем не были похожи на изуверов. Ребята делились с ними скудными завтраками, а немцы одаряли нас самодельными игрушками. Вот уж загадочная русская (детская) душа!
Но жизнь продолжалась. И мы дождались – в январе 1944 года блокада была снята! Все шло к Великой Победе!
Дорогие мальчики и девочки, я пишу совсем не для того, чтобы “вышибить слезу” из ваших глаз или срочно сделать вас патриотами. За вашу жизнь на земле погибло 27 миллионов граждан СССР! Сейчас мы живем в “смутное” для России время. И если каждый из нас сделает что-либо хорошее для семьи, школы, города или страны, то мы победим!
